[фото; рукой Алексея:] Ивлиев Алексей [роспись]
[фото; рукой Алексея:] Ивлиев Алексей [роспись]
Отличный парень, свой человек, компанейский, вообще афганец...- Это уж не надо.- Ну, не надо.7.1.90. АрхивУчастник ПП-89-1.
Кто произнес слово "афганец", Калашников или Рэд, я не помню (наверное, всё-таки Рэд - Ивлиев учился с нами в одной группе), однако "не надо" в ответ точно произнес я. Причем в том, что Ивлиев служил в Афганистане, я не сомневался вовсе: просто, в силу еще не померкших воспоминаний о воинской службе сей эпитет отнюдь не воспринимался мною как лестный. В армии на исходе третьего периода, когда сам я уже почти перешел в разряд стариков, в дивизион пришли четверо, выведенные из Афганистана. По роковому стечению обстоятельств все они попали в нашу батарею. Двое уволились тою же осенью, один ушел вместе со мной, а четвертый дослуживал и после. Изначально этот четвертый был слугой у троих, после - у всего дивизиона. Армейская среда, видя морально сломленного человека, безжалостно насела на слабака. Однако не рабство одного несчастного солдата (а если быть точнее, как минимум троих) принесли с собою афганцы. С их приходом в дивизионе установился иной жесткий порядок - беспредел. Его так и называли - чмыровщина. Если прежде в самом социальном строе вещей было заведено, что молодой должен выполнять тяжелую работу, а деду положен отдых (и никто не протестовал, это был порядок, сам офицер на разводе распределял задачи так!), то теперь если старослужащий не мог постоять за себя - он переходил в разряд молодняка, и наоборот, оборзевший азербайджанец-щегол ходил в конце строя со спущенной бляхой! Скажу, то, в каком ряду строя ходит солдат, весьма красноречиво свидетельствует о его социальном статусе. На последнем периоде службы в строю из шести-семи рядов сам, увы, ходил в третьем. Мои "сверстники" (их было немного, но постоять за себя они умели) предлагали мне: «Хочешь быть с нами - чмыри щеглов, а не то мы будем чмырить тебя!» Я отказывался. Последние полгода, способные оставить в памяти солдата сплошной позитив, оказались для меня самым тяжелым периодом службы. Евстратов, "злой гений" дивизиона, отнюдь не был Шварцнеггером (с точки зрения "физухи", подозреваю, он вообще был слабаком - по крайней мере, сомнения в его физической силе доводилось слышать от командира батареи), - но твердость натуры, сквозившая в голосе и во взгляде, без нареканий держала его на вершине нашего маленького социума. Рукоприкладством Евстратов сам не занимался никогда, но, к примеру, по его команде я мог получить пинок от человека, служащего на полгода или на год меньше меня. Наступившими порядками я был придавлен изрядно: я не отстаивал своих прав - я лишь отбивался. "Сохранить свое лицо, уйти на гражданку таким, каким пришел" - была внутренняя установка всей службы, особенно ее финала. Всё, что я не стал бы делать на гражданке, я не должен был делать и здесь. И во все времена я принципиально противопоставлял себя армейской традиции. Дембельский альбом? Стрелки на спине и рукавах х/б или п/ш, "положенные" солдату начиная с третьего периода службы? Наглаженная "кубиком" шапка, гнутая дедовская или распрямленная дембельская бляха или кокарда? Социальный порядок, не спрашивая, хочу ли я того, на два года лишает меня человеческих свобод, а я стану поддерживать его изнутри? - Нет, я не буду... Ныне очевидно, мое противостояние социуму - не жизненный эпизод и не продукт последних полутора десятилетий: социальная ткань, в какую включен от рождения, сама диктует это противостояние. И мистики здесь никакой нет: критический склад мышления автоматически отпинывает человека в оппозицию. Возможно, еще и отшельнический склад натуры: начиная с детсадовского возраста всегда сторонился доминирующих конгрегаций сверстников, дружил с одним или двумя - редко когда больше. Пятеро нас было в школьные годы - но так, чтобы все вместе впятером, мы даже и не собирались никогда. В армии же еще и штаб, где почти всю службу писарил у эН-Ша дивизиона, дистанцировал от батареи. Парадоксально, но крепкое прощальное рукопожатие Евстратова, с кем демобилизовался в первой партии (даже Лёха Кулинский - и тот уходил во второй!), осталось одним из самых дорогих рукопожатий в жизни. Я перетерпел, не принял армейского "унижай чтобы не быть униженным" - и мой оппонент, "злой гений", как полагаю, оценил этот альтернативный его позиции опыт. И опыт лишь дался дорогою ценой: тень воинской службы довлела надо мной по меньшей мере еще весь МИСиСовский год.