Миледи

Миледи (автобиографическое)

Две мои Юльки на театральной Москве - разговор особый. Всегда полагал: они - отдельный Архив, - и лишь "не написанный", не отстроенный от памятных документов. Удивительные девчонки, две подруги, Атос и Миледи, по тем временам еще школьницы. Как мы познакомились? Не помню, но не иначе, на перекличке Большого. Номера у меня горят - наверняка же обращаюсь к двум новым в театральной тусовке лицам поработать за билеты. По-видимому, тогда же и узнаю, что Бауманка оказалась шустрее меня - девчонки уже при делах, работают на Мелкого. Однако каким-то ныне неведомым мне образом между нами всё равно завязывается общение, мы как-то очень быстро находим общий язык. Предельно смутное воспоминание: лесопарк в Кузьминках, очень холодно, похоже на ноябрь (методом исключения - поздняя осень 91-го), мы мотаемся по парку - и это уже сразу после первой театральной субботы! Быть может, и ошибаюсь, и всё вовсе не так (воспоминание слишком смутное), но прогулка по Кузьминкам, похоже, мною не выдумана: Юльки - они на Выхино живут, дома их на Ферганском проезде, почти возле самого троллейбусного кольца - совсем, то есть, неподалеку от парка. Так начинается эта удивительная дружба. В дальнейшем наше неизменное место встречи - комната Миледи. Кроме нее в квартире - мама и младший брат, но уж кто-кто "распорядитель" в этой семье - так это она! Диван, пианино, письменный стол, полки с книгами в комнате; книг много, но здесь, забегая вперед, скажу, не одна страсть к книгочейству заставляет Миледи приобретать их и выставлять корешок к корешку. Как пойму много позже, Юлька - еще и прожженный коллекционер, причем в данном контексте из моих уст термин отнюдь не звучит комплиментом. Пушкинский Скупой рыцарь - вот что-то похожее. Так и скажу со всей прямотой, оказавшись в гостях лет через восемь в той же самой комнате, оценив, что поменялось с тех пор: "Комната захламлена". Всё тот же интерьер - всё то же самое, но только вещей еще больше, и они - в частности, книги - теснятся, нависают и забирают собою пространство. Однако пока всего этого я еще не знаю - каждый ли, почти ли каждый вечер я на Выхино. Иришка, с кем со времен отзвучавшей с Ксюхой истории дружен тогда: как же быстро обнаруживается, что общение с Юльками интереснее на порядок или даже на два! Живешь, так, живешь - и даже не подозреваешь, что не живешь, а, на самом деле, существуешь, а чтобы по-настоящему жить - вот поменять круги бы общения! "...Пианино там у тебя!.." - это Иришка, обиженная (звоню от Юлек в один из вечеров), - типа, не заглядываю давно - позабыл совсем. А мне - какое! - мне, право, не до нее! Ныне я и мушкетер, и гардемарина в одном лице. «Как жизнь без весны, / Весна - без листвы, / Листва - без грозы / И гроза - без мо-олний!..» Герцог Бэкингемский - это я, согласно их, Юлек, версии. Обращаем внимание, но одновременно и не обращаем внимания, что у Дюма - погибающий в романе персонаж. Позже, не очень удовлетворенный "второстепенной" в романе ролью, пытаюсь "повысить статус" - стать капитаном королевских мушкетеров, - но нет, не принято, - и не принято, надо полагать, по причине, что имя здесь дается не в связи с социальной позицией (Атос на театралке по тем временам уже "под моим началом" ходит), но в связи с самой внутренней сущностью человека, перекликающейся с сущностью литературного ли, кинематографического героя. Здесь даже пол не играет первостепенной роли - потому-то у Юльки-Атоса и мужское имя.

И у самих Юлек с их именами соответствие полное! Миледи не понарошку позиционирует свою непричастность расхожему понятию человеческого добра, обладает всеми качествами, завидными профессиональному разведчику. Умна и прагматична - и прагматизм удивительным образом сочетается с романтическим складом натуры. "Широкая норма реакции", - пожалуй, сказали бы психологи. Умеет не трепать языком (так, я и поныне не знаю, какими эпитетами награждали меня Мелкий и Лёня после заноса на Современнике, - а ведь Юлька ехала с ними в одной машине!), - а выслушивая историю об английском полковнике, кто уснул в церкви и кому привидился сон, как палач замахивается топором и отрубает ему голову, - а в это время супруга полковника, видя, что ее муж уснул, а в церкви спать не положено, легонько дотрагивается до его шеи веером, и потрясение полковника столь велико, что, не проснувшись, он умирает, - и на мой вопрос, где во всей этой истории допущена неточность, делающая историю неправдоподобной, Юлька не останавливает рассказчика на полуслове, дескать, всё это ей знакомо. Выслушав до конца и словно додумываясь в реальном времени, она осторожно произносит: "Дим, а как узнали сон этого человека?" Атос - она бы договорить не дала, довести историю до вопроса - и тем, конечно, не снискала бы себе репутацию человека, решающего подобные задачки схода. Я, впрочем, могу и ошибаться, и ответ Миледи и впрямь мог быть экспромт, - потому что на мой вопрос: "В каком году распяли Христа?" - (вопрос, придуманный мною самим, ответа на который знать Юлька не могла в принципе!), - она была единственной (или почти единственной - не помню!) из сотни (если это, конечно, всего лишь одна сотня!) опрошенных мною людей, кто дал правильный ответ: в тридцать четвертом. Действительно, завидная эрудиция, очень глубокий укорененный реализм, пожалуй, и сила натуры, при всём при том - неиссякаемый источник креативности и дружеского общения! Атос - она иная (искренняя, открытая, честная), в будущем - обычная и просто красивая женщина (хотя, конечно, и склонная к полноте - конституция ее мамы легко угадывается в ней в будущем), а вот Миледи (бойкая и шустренькая, остроносенькая, с пучком завязанных сзади прямых и слегка вьющихся волос) - я не знаю, замужем ли она теперь, и не удивлюсь, если нет. И выделяю среди двух Юлек больше я именно ее. Позже схвачусь за голову, разглядев в этой «маленькой бяке» ужаснейшего из монстров, пока же - под аккомпанемент фортепиано, упиваясь нашими удивительными вечерами (где что ни слово, то фраза из фильма: «...а глаза отроку следует держать долу!..», «...Как, вы еще живы, господин де Жюсак? - Нет, это вы еще живы, господин д`Артаньян!..»), мы поем и "Прекрасное далёко", и "Дорожную" из "Гардемаринов", в иные вечера из под легких касающихся клавиш пальцев Миледи льется бетховенское "К Элизе". «И глянет мгла из всех болот, из всех теснин, / И засвистит веселый кнут над пегой парою!..» - к слову сказать, в "Гардемаринах" вообще самая сильная из песен, - и в последние, наверное, года полтора всё грезится почему-то, как среди МГУ-шников, прежнего альпклуба (какого прежнего и нет уже давно, и в какой, разумеется, не вернусь никогда), совершенно случайно попав в какую-то их тусовку на горном выходе, пою с вторым женским голосом, пою для Маринки - и Маринка слушает, «опустив взор долу». Мечтать, по ходу дела, я умею не хуже моих романтиков из 91-го года.

Так продолжается - я не знаю сколько, надо думать, что-то порядка полугода, однако однажды всё меняется. Воистину сдуру я предлагаю Юлькам (мы стоим в коридорчике в квартире Миледи и куда-то собираемся) перейти ко мне на фирму, перекликать на Большом мои номера. Вот чего человеку не хватало? Головная боль с оплатой понадобилась лишняя? Чувство обладания предметом влюбленности не насыщалось сполна? - Похоже, именно последнее (и вот оно, оказывается, для чего люди регистрируют браки!), - и Атос восторженно соглашается, а Миледи неожиданно отказывается! И последнее и оказывается роковым, потому что (отношения с Мелким не в счет - этой проблемы для меня не существует вообще) Юлькин отказ меня задевает! И я затеваю соперничать! И Миледи подхватывает противостояние - она принимает вызов! - Всё!.. Структура «весёлой нашей шайки» перекроена напрочь! Теперь Атос - моя фаворитка, в пику Миледи Атосу достаются и моя глобальная опека, и лучшие с Большого пары. Нет, мы по-прежнему мило дружны, по-прежнему увлеченно общаемся, но только вектора внимания друг к другу, формирующие нашу "малую группу" (закавычено - ибо термин социальной психологии; "это - цитата!" - подняв вверх указательный палец, воскликнула бы Миледи), перекроены до неузнаваемости!

Среди книг Миледи, полагаю, и до сих пор есть "Всемирная история, обработанная Сатириконом", репринт какого-то старого издания, с надписью на форзаце моею рукой: "Чистяков, верни книгу!" Чистяков - охламон из театрального Университета, с кем общаемся на Большом да и просто по жизни, пройдоха - жуткий (Мелкий принимает его в штыки и меня корит, что общаюсь), - и вот, давая Чистякову книгу и наперед зная, что книга, по ходу дела, от него может и не вернуться, "титулую" обложку изнутри памятной надписью. Но "чистяковым" в итоге оказался не Чистяков - Миледи! - и мнится, не в последнюю очередь из-за нашего противостояния. Попросту отказалась отдавать! - и, кстати, самаричевский песенник, какой, полагаю, сам Самаричев не простил мне никогда, также осел у моего юного клептомана. Я просто запамятовал событие, как оставлял книгу на Ферганском... Однако всё это будет позже, на самом излете общения, когда недовольны друг другом мы уже будем не на шутку, когда видя у Юльки гостящую из Литвы тетушку, я понимаю, откуда у Миледи (мама, брат - вот было бы что похожее!) эти "чудовищные" гены.

И далее (и уже в который раз) я с интересом подмечаю, что в чём несомненный конструктив работы над текстом: не прговорив - именно прописав всю проблематику в письменном виде, ты обнаруживаешь такие ее аспекты, о коих прежде даже не подозревал. Так, ныне к самому же себе я задаюсь вопросом: зачем на ровном месте было буквально изобретать себе врага, усложнять жизнь противостоянием, столь сильно обедняя себя в дружбе? Причем ведь с кем - с человеком, кого боязно иметь среди врагов и отрадно среди друзей! - "Так надо", - наверное сказал бы Илгварс, - и да, наверное так надо - чтобы, не кинувшись в иную крайность, на этом же предмете «не сотворить себе кумира». Ведь едва ли было бы лучше, когда бы всё то же самое о Юльке я узнал уже с обручальным на пальце кольцом. Однако как бы то ни было, пригласить Юлек к себе на фирму было фатальной ошибкой - одно из тех мест в жизни, какое, случись жить еще раз, я несомненно бы переиграл. Потому что в течение последующего года из-за «одной этой неловкости» отношения испортились по очереди со всеми: с Миледи, с Мелким, а позже косвенным образом и с Атосом. А не сделай я этого - не исключено, и сама история заката театральной Москвы была бы написана по-другому. Но что ведь забавно - здесь и не предугадаешь-то никак, и коль скоро речь о "рецепте" от подобной напасти, не могу придумать более разумного, как никогда не пересекать политику с сердечными материями. Потому что последние - стихия, а она не управляема. И в данном выводе я едва ли оригинален.

И далее - просто штришок к нашему первому году общения, этюд, но этюд показательный - и просто затем, чтобы хоть как-то обрисовать, что это, на самом деле, была за дружба! В нашей "штаб-квартире" Юлька-Атос однажды появляется чем-то расстроенная. Говорить не хочет, но Миледи еще с порога почуяла неладное и настаивает. "Не ешь много сахара", - говорит ей за обеденным столом, видимо, мама: "Попа толстая будет, женихи хлопать не будут". "Ничего", - отзывается другой родитель, надо думать, папа: "За квартирку и по толстой похлопать можно". - "Фу, как пошло!" - с негодованием восклицает Миледи, у меня самого - что-то похожее на озноб, становится жутко противно этой низменной людской скверны. Потому что кивок, понятно, в мою сторону, - и как привык думать, именно тогда проникаюсь оригинальным значением крылатой фразы Илгварса о том, что такое "быть оскорбленным в своих лучших чувствах".

Собственно, здесь уже и следует ставить точку, потому что история с Юлькой-Атосом - она не заканчивается, но не то чтобы я сильно желал изливать ее в текст. Если придется, то придется - здесь ничего не поделаешь (не автор правит текстом, текст - автором, когда иначе - текст приходится переписывать), но покуда Архив о Вике, прообразе Ксюхи, Зеленоглазой Беде из 92-го года не увидел свет, имею полное право не трогать еще "не наступившего" для меня девяносто третьего года!

2015, май